Страница 3 из 7
Ованес ушел на задание. Листовки он спрятал под рубашкой за пазухой и пристроил ремнем за спину, а чтобы их было незаметно — надел на себя старый отцовский пиджак и еще сверху нацепил на плечи большую котомку, с какой обычно ходили нищие.
Всю ночь шагал Ованес по темной дороге, стараясь как можно дальше уйти от дома, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых. Утром на пути у него показалось большое село. Жители села уже проснулись. Они выгоняли на улицу коров, запрягали лошадей, шли с ведрами за водой. Над крышами домов потянулись синие струйки дыма.
Ованес подошел к крайнему дому и постучался в окно.
— Добрые люди, подайте милостыню,— жалобным голосом попросил он.
Окно раскрылось, из него выглянула пожилая женщина и протянула Ованесу кусок хлеба.
— Дай вам бог здоровья, — поблагодарил женщину Ованес и, дождавшись, когда окно закроется, сунул под наличник две листовки.
Так он обошел в селе все дома. Он рассовывал листовки, клал их за ставни, под ведра, в кувшины, которые сушились на плетнях, опускал в колодезные бадьи...
На третий день утром Ованес пришел в большое, незнакомое ему село. В селе готовились к какому-то празднику.
Ованес подошел к одному из жителей и спросил:
— Что у вас тут происходит, добрый человек?
— Староста выдает замуж свою дочь, — ответил крестьянин. — Всей деревне приказано надеть лучшее платье и веселиться.
— А где дом старосты? — спросил Ованес.
— Вон, самый большой в селе! — указал рукой крестьянин.
Ованес увидел высокий дом, забор, десятка два экипажей и верховых коней возле коновязи. Из окон дома слышались музыка и песни гостей.
— Собрались мироедь! и пируют на наши деньги, — сказал крестьянин и погрозил высокому дому кулаком.
— Пусть пируют! Может быть, и меня чем-нибудь угостят,— ответил Ованес, а про себя подумал: «Сейчас я им этот пир испорчу».
Он разнес, как обычно, часть листовок по крестьянским домам, а потом подошел к коновязи и начал рассовывать листовки под седла, в торбы с зерном, на сиденье экипажей. Несколько листовок он приклеил к забору. А две последние, оставшиеся у него, наклеил на бока маленькому черному ишачонку и втолкнул его за калитку высокого забора.
Что было дальше за высоким забором, Ованес не видел. Только вдруг песни и музыка в доме стихли. А потом из ворот стали выскакивать сердитые люди и с криками и кулаками набрасываться на сельчан. Кто-то из них нашел листовку в своем экипаже, кто-то увидел ее под седлом своего коня, кто-то засвистел в полицейский свисток, кто-то крикнул: «Держи!»
В селе началась паника.
Ованес не помнил, как его схватили. Но кто-то из гостей видел, что мальчишка с котомкой вертелся возле коней, и этого было достаточно, чтобы пьяные гости избили его до полусмерти. На счастье Ованеса у него не было уже ни одной листовки.
Его бросили в сарай. А утром приехал полицейский и начал допрашивать.
Ованес с трудом держался на ногах. Но он уже понял: раз у него ничего не нашли, значит, надо говорить, что он и знать ничего не знает.
Полицейский то хмурился, то улыбался, потом он неожиданно, совсем как друг, потрепал Ованеса по плечу и сокрушенно вздохнул.
— Эх, мальчик, мальчик, в страшную ты попал беду, — сказал он и подкрутил свой ус. — Вот приказ, в котором сказано, что тебя надо повесить. Но если ты скажешь мне, кто дал тебе эти бумажки, я спасу тебя.
— Я, дядя, не видел никаких бумажек... Целый день полицейский уговаривал Ованеса сказать правду. Но мальчик упрямо твердил одно и, то же:
— Я, дяденька, ничего не знаю.
—Ты не ребенок, ты выкормыш шакала. От таких, как ты, отвернулся сам господь бог! — закричал в конце концов полицейский и позвал старосту и других богачей.
Ованеса снова избили и бросили в сарай.
— Посиди тут до утра, подумай, может быть, все-таки вспомнишь, кто дал тебе эти бумаги. А если не вспомнишь, утром будешь висеть на суку, — сказал на прощание полицейский, и все ушли.
Ованесу стало страшно. Он вспомнил дом и заплакал. Жалко стало себя, жалко стало того, что никогда больше не увидит отца, мать, сестер, доброго, приветливого Армаиса Касьяна. И тогда в нем вдруг проснулся неистовый бесенок. Ему захотелось жить, бегать по горам, греться на солнышке, слышать, как поют птицы.
Ованес обшарил стены сарая. Стены оказались крепкими, но сквозь соломенную крышу были видны яркие звезды.
— Вот где спасение!— догадался Ованес, вскарабкался на сеновал, разгреб прогнившую соломенную крышу да и был таков.
Через двое суток он вернулся в родную деревню, дождался, когда над горами опустится ночь, и постучал в окно к Касьяну.
Касьян все уже знал. Слухи о том, что в далеком селе поймали мальчишку с листовками, облетели округу с быстротой орла. Касьян смотрел на Ованеса и не верил своим глазам.
— Я выполнил ваше задание.
— Знаю, — с волнением в голосе ответил Касьян. — Ты не просто Чутык. Ты железный Чутык. Отныне это будет твоя подпольная кличка!
— Хорошо!
— Здесь тебе оставаться нельзя. Полиция будет тебя искать.
И Касьян протянул Ованесу записку.
— Иди к перевалу, там, в сторожке живет связной. Скажи ему, что ты от меня, и пусть он отведет тебя в отряд Шалаша Амирханяна. В этой записке приказ принять тебя в отряд бойцом.
