Страница 5 из 8
Поезд продвигался медленно. Он больше стоял, чем шел. Везде его отправляли в последнюю очередь. «Куда им спешить?— говорило начальство на станциях. — Отвоевались».
Рана у Алеши была нетяжелая, подживала. У Дедова дела были хуже. Пуля пробила ему легкое. У него часто поднимался жар. Дедов сбрасывал одежду, хотя в вагоне стоял холод — печурку топили раз в день.
Алеша накрывал Дедова, подавал кружку с водой, приводил фельдшера.
Когда Дедову легчало, Алеша любил поговорить с ним, Дедов отвечал обстоятельно, подумав, на Алешу смотрел, как на равного. А то и сам расспрашивал у Алеши про его жизнь.
— Да,— говорил Дедов,— нелегкая у тебя была житуха. Все норовили на твою шею сесть: и Лукерья, и Михей Михеевич, и даже, видишь, — Дедов понижал голос, — царь соизволил.
—Как царь? — пугался Алеша.
— А очень просто. За кого же ты свою кровь пролил? Скажи!
Алеша не знал, как ответить. Вспоминались офицеры. «За бога, царя и отечество!— говорили они солдатам. — Не посрамим оружия русского». Но дальше слов дело не шло. Офицеры не очень-то рвались в бой, а награды и чины получали, попойки устраивали. Про солдат же, оборванных и голодных, никто не вспоминал.
Теперь Алеша часто задумывался. Ну, вот и попробовал он всего: и солдатские черствые сухари жевал, и порох нюхал, и даже австрийского свинца получил «на память» — только к чему все это?..
Смотрит Алеша на деревни, проплывающие за окном, покинутые, почти засыпанные по крыши снегом, и берет его тоска, и вспоминает он свой дом — такой же бедный, такой же убогий.
Боль и обида захватывали его. Алеша сжимал кулаки.
Еще когда в полку был, он слышал, как солдаты говорили о большевиках. Говорили всякое. Кто они, какие они — толком никто не знал, но разговор о них заходил все чаще и чаще. Алеша слушал и не понимал, что это за люди такие — большевики. Один солдат говорил, что большевики — «очень огромные люди, великаны, за то их и прозвали так». Дедов говорил, что большевики ростом самые обыкновенные, «ну вот вроде меня», а главное — они за трудовой народ вступились. Когда про большевиков у полкового попа спросили, тот пугливо перекрестился: «Гореть им в аду! Они свои души нечистому продали!»
В последнюю ночь, перед тем как отправиться в «секрет», Алеша слышал — в ротах поднялось волнение. По рукам ходили какие-то листки. Солдаты говорили, что эта газета большевиков — «Правда» и пишет в ней самый главный большевик — Ленин. Офицеры бегали с револьверами в руках, кричали про «агитацию».
— Это что же будет, агитация-то?— спросил Алеша у пулеметчика Гриненко.
— Спроси вон у Дедова. Он все знает, и про агитацию, и про большевиков. А может, он и сам в большевиках ходит, ты спроси...
Стучат колеса поезда. Неделю стучат, две, три. А в голове у Алеши тоже стучит: «Спроси!.. Спроси!.. Спроси!..»
Прошла еще неделя. И вот по вагонам объявили: «К вечеру поезд будет в Москве».
Все задвигались, стали собирать свои нехитрые пожитки.
«Если сейчас не спрошу, расстанемся с Дедовым, а я так ничего и не узнаю», — подумал Алеша. И он совсем было уже решился, но тут поезд замедлил ход, стал приближаться к какому-то полустанку.
А на полустанке полно народу. Все что-то кричат, поют, в руках у многих красные знамена, лозунги. Кто-то вслух стал читать: «Да здравству-ет рево-лю-ция! До-лой войну!» Все зашумели: почитай, мол, еще почитай.
— Вся вла-сть наро-ду!
Поезд остановился, и все, кто мог, высыпали на платформу.
Алеша вернулся в вагон взволнованный.
— Ну что там, сынок? — чуть приподнялся Дедов.
— В Петрограде революция, царя сбросили, — выпалил Алеша.
— Откуда? — прошептал маленький солдатик с перевязанной головой.
Алеша раскрыл, было рот, но ответить не успел.
— С престола, — быстро вставил Дедов.
— А война как же теперь? А армия?..— опять спросил солдатик.
— Армия нам нужна, чтобы держалась власть народная. Эх, Алеша, как нас с тобой не вовремя угораздило!
Поезд тронулся. Раненые, что собрались возле Дедова, не расходились. Долго говорили о войне, о царе, о жизни городской и деревенской, спорили о том, какой должна быть народная власть.
И тут, когда все разошлись, Алеша, набравшись храбрости, спросил у Дедова:
— А ты, дядь Степан, большевик?
— Большевик, — спокойно сказал Дедов.
«Вот ведь как, — думал Алеша, — Степан— большевик! Узнай я про это раньше, испугался бы. А чего ж пугаться? Разве не Степан делился последним сухарем?.. А на том переходе в сорок верст, когда я уже не мог ноги передвигать, разве не Дедов взял мою винтовку, тяжелую амуницию и все потащил сам?.. А перед офицерами чуть что — кто вступался за меня, за других солдат? Опять Дедов! Нет, видать, большевики — хорошие люди, что бы про них ни говорили».
