Страница 3 из 4Там уже было все командование. Начальник разведки Слесаренко, которого Надя называла дядей Ферапонтом, шагнул девочке навстречу:
— Решено и подписано, — улыбаясь сказал он.— Идем с тобой вдвоем, Надейка. Балбеки... Знакома тебе такая деревенька?
Надя уже знала, Балбеки — никакая не деревенька, а большое село. Немцы превратили его в свою крепость: понаставили огневых точек, врыли в землю танки, заминировали дороги...
По пути в Балбеки дядя Ферапонт объяснил Наде задачу: «Осторожно проникнуть в село и очень точно установить, где у немцев замаскированы пушки, пулеметы, где расставлены часовые, с какой стороны сподручнее ударить по врагу».
Стоял хороший морозный денек. Морозец сошелся с теплыми солнечными лучами и везде посадил иней. Иней был даже у Надейки на ресницах, отчего они стали похожи на белые шерстинки. Такая вот, заиндевелая, маленькая девочка и предстала перед немецким часовым у околицы села. Нищенская торба была у нее за плечами...
Немец не стал даже останавливать побирушку. Мало ли их ходит, осиротевших, бездомных?
Слесаренко пришлось померзнуть в ельнике, недалеко от Балбеков, пока Надя обошла деревенские хаты, собирала подаяние. Если где-то девочке ничего не подавали, она особенно и не огорчалась.
Легче будет котомка. С ней нужно обойти все село и все увидеть, запомнить.
Смеркалось, когда Надя возвращалась на то место, где оставила она дядю Ферапонта. Теперь ее встретили в частом ельнике и командир отряда, и начальник штаба. Чуть ли не весь отряд, прикрываясь темнотой, подвинулся к самым Балбекам.
Партизаны ждали разведчицу. Что она сообщит?
Надя вернулась вовремя.
— Я знаю, с какой стороны лучше. Ночью... Самое опасное — пулеметы на горке...
До ночи у Нади было еще много времени, чтобы рассказать о своей разведке.
Партизанский отряд ударил по фашистам с обоих концов села: пулеметные очереди рассыпались там и тут. Было слышно, как секли пули воздух. Он дрожал, разрывался от выстрелов. И все равно было слышно, как орали ошалелые гитлеровцы. Партизаны «выковыривали» их из хат.
Гитлеровцы выскакивали в нижнем белье, удирали, по-воровски пригибаясь, прячась за сугробами. Только их все равно догоняли партизанские пули.
Надя впервые видела ночной бой. Впервые сама участвовала в нем. Правда, Слесаренко не отпускал ее от себя ни на минуту. Вместе они лежали за углом хаты, стреляя по фашистам. Вместе бежали на ту горку, откуда бил, не умолкая, вражеский пулемет. И даже гранаты кинули в одно и то же время. После взрывов пулемет уже не стрелял. Но и Надиному товарищу дяде Ферапонту уже трудно было подняться с земли: осколком или пулей угодило в левую руку.
Перевязывая Слесаренко руку, Надя видела, как взмыла в небо зеленая ракета— сигнал отходить в лес. На мгновенье кипящим огнем шар выхватил черную стену леса и дорогу, ведущую туда. По ней, как и было условлено, отходили партизаны.
— Дядя Ферапонт! — Надя тормошила начальника разведки. — Надо уходить!.. Вставайте! Обопритесь на меня!
До леса Надя и раненый доползли, когда партизан там уже не было. Но дорога в лагерь была известна обоим.
Ветви елей хлестали по лицу, корни цеплялись за ноги, а девочка с начальником разведки все шли и шли.
Ступать по заснеженному лесу становилось все труднее и труднее.
Слесаренко окончательно выбился из сил: потерял много крови. Провалившись в снежную яму, раненый уже не мог сам из нее выбраться. Да и Надя уже oбeccилела.
— Оставь меня, слышишь? — прошептал Слесаренко. — Мы погибнем так... оба. Ты должна идти, Надя. Позовешь наших. Запомни только это место...
Надя поднатужилась и помогла выбраться партизану из западни.
Он просил: — Иди, Надя. Так будет лучше.— И уже командирским голосом: — Тебе приказывает начальник разведки!
Надя наломала еловых лапок, устроила дяде Ферапонту постель.
— Вы только не усните, а то замерзнете,— предупредила Надя. — Мы будем вас кричать. Я скоро приду сюда...
...Холодное ночное поле. Впереди в лунном свете сверкнул на миг белыми стволами берез перелесок и мигом погас.
Прямиком по полю, Надя шла к перелеску.
Налетел ветер, девочке показалось, что под его напором деревья отодвинулись куда-то вдаль.
Надя падала, но тут же поднималась и шла, шла, шла...
До партизанского лагеря оставалось километров семь, когда девочка набрела на лесной хутор.
В одной хате горел яркий свет.
Возле крыльца топталась пара запряженных в дровни коней.
Подкравшись к окну, Надя заглянула в хату. Там за столом ужинала целая ватага полицейских.
Заслышав конский топот, полицаи высыпали на крыльцо. Их кони были уже далеко, у самого бора.
Надейка погоняла разгоряченных коней по полю, по лесной просеке.
Лес внезапно обрывался и через две-три сотни метров снова вставал стеной. И тогда Наде казалось: не она с конями приближается к бору, а он сам наступает, стремительно несется навстречу.
В чаще можно было ехать только шагом. Удивительно, как это кони с санями не застряли в каком-нибудь буреломе!
Начальника разведки Надя нашла на том же месте, где оставила. Она помогла ему вскарабкаться в сани.
— Погоняй, Надюша! Родная ты моя!..— поговаривал дядя Ферапонт, с благодарностью поглядывая на девочку.
Была еще трудная дорога через лес. И настоящая, раскатанная — через поле.
У выхода «партизанской тропы» из бора девочку и раненого партизана окликнули:
— Стой! Куда вас несет?! Слесаренко узнал голос своего друга, дозорного партизана.
Надя остановила коней. Друзья стояли обнявшись и молчали. Не верилось, что встретили друг друга снова.
— А ты шла бы ко мне на руки, девочка,— предложил Наде незнакомый ей дозорный.
— Это, Николай, партизанка! — сказал другу начальник разведки. — Партизанка Богданова... Надежда Александровна. Прошу любить!
Наде Богдановой удалось бы совершить немало еще боевых подвигов, если-бы она подольше побыла в отряде партизан. Вышло, однако, так, что в ту же зиму сорок второго года юная разведчица рассталась с боевыми товарищами.